Русская эмиграция в париже после революции. Что стало с русскими из первой волны эмиграции

«Всего во Франции русских было, вероятно, тысяч двести - триста. В Париже нас было тысяч восемьдесят», - писал о русской эмиграции 1920-ых гг. Александр Вертинский. Это была разношерстная людская масса из аристократии, интеллигенции, казаков, духовенства и других беженцев. Кому-то из них удалось приспособиться к новым реалиям, уделом других до конца дней стала нищета и тяжелая работа в незнакомой стране. Свидетельства о подобных противоречиях жизни на чужбине оставили мемуаристы с самой разной судьбой.

Александр Вертинский, «Дорогой длинною…»

«Обессиленная продолжительной войной Франция нуждалась в мужском труде, ибо война унесла многих её сынов в могилу. Мужские руки ценились. Десятки тысяч русских эмигрантов работали на заводах Рено, Ситроена, Пежо и других. Много людей «сели на землю» и занимались сельским хозяйством — и собственным, если были средства, и чужим, если приходилось наниматься.

Всего во Франции русских было, вероятно, тысяч двести — триста. В Париже нас было тысяч восемьдесят. Но мы как‑то не мозолили глаза. В этом колоссальном городе мы растворялись как капля в море. Через какой‑нибудь год мы уже считали себя настоящими парижанами. Мы говорили по-французски, знали все, что творится вокруг нас, всюду работали с французами бок о бок и старались подражать им во многом. Правда, у нас был и свой быт: свои церкви, клубы, библиотеки, театры. Были свои рестораны, магазины, дела, делишки. Но это для общения, для взаимной поддержки, чтобы не потеряться в этой стране. В душе же каждый считал себя европейцем и парижанином. Снимали «гарсоньеры» и мансарды, устраивались по-мелко-и крупнобуржуазному, ссорились с консьержками, приглашали друг друга — не к себе в дом (как на родине), а обязательно в ресторан к Прюнье или в кабачки на Сене, ежедневно совершали прогулки в Булонском лесу (с собачками и без собак), пили до двенадцати дня различные аперитивы.

Весь Монмартр кишел русскими. Вся эта публика группировалась около ресторанов и ночных дансингов. Одни служили гарсонами, другие метрдотелями, третьи на кухне мыли посуду и т. д. , потом шли танцоры — «дансэр де ля мэзон», или «жиголо» по-французски, молодые люди, красивые, элегантно одетые, для танцев и развлечения старых американок, потом артисты, певцы, музыканты, балетные танцоры, исполнители лезгинки, молодые красавцы грузины в черкесках, затянутые в рюмочку, потом цыгане, цыганки, цветочницы, зазывалы, швейцары, шофёры».

Прибытие русских эмигрантов в Париж (1917)

Живущие в пригороде Парижа русские аристократы слушают радио (1931)

Нина Берберова, «Курсив мой»

«…православный собор на улице Дарю и все сорок сороков русских церквей Парижа и пригородов наполнялись «белыми русскими», как их называли тогда, остатками полков Деникина и Врангеля, молодцеватыми «чинами армии», с их преданными женами, портнихами, вышивальщицами, шляпницами, когда-то бывшими медсестрами Добровольческой армии или просто офицерскими дочками, белоручками и скромницами. Чины армии являлись в собор с детьми: сыном, записанным в мэрии Глебом-Жаном, и дочерью, Кирой-Жанеттой. Беленькие, синеглазые дети ползли на четвереньках к причастию, грудных подносили к чаше, хор Афонского гремел на всю церковь, на паперти стояли старушки-губернаторши, в прошлом — величественные дамы петербургского общества, «распутники», мужья которых давным-давно были заколоты или пристрелены. Среди них — нищие, с красными глазами и опухшими лицами, с грязной шляпой в руке:

Сильвупле, подайте бывшему интеллигенту. В пятнадцатом кровь проливал на полях Галиции… Теперь абориген Армии Спасения.

Подайте безработному, жертве законов прекрасной Франции…

Подайте инвалиду Ледяного похода…

Подайте русскому дворянину кусок горького хлеба изгнания…»

Русская церковь в Париже в день прощания с императрицей Марией Федоровной (1928)

Обед эмигрантов в Париже (1932)

Нина Кривошеина, «Четыре трети нашей жизни»

«Осенью 1925 г. я, в силу сложных денежных обстоятельств, внезапно оказалась одной из хозяек русского ресторанчика «Самарканд». Мы вселились в смрадную комнату над этим бывшим кафе, небольшой зал разукрасили цветными платками, на столики поставили лампы в оранжевых абажурах; появилось пианино, кто-то порекомендовал двух милых юных подавальщиц, уже знавших толк в ресторанном деле, — и «Самарканд» вступил на свое новое поприще, а у кормила, за стойкой, встала я… Вскоре, как-то сама по себе образовалась и артистическая программа: появилась сперва прелестная, цыганского вида Лиза Муравьева «в своем репертуаре», вскоре начал каждый вечер выступать Жорж Северский, известный в мире русских кабаре певец, а затем чудесный музыкант с несноснейшим характером, но безупречным музыкальным вкусом — Владимир Евгеньевич Бюцов.

За ресторанной стойкой оказалась тогда не я одна, но и многие женщины из эмиграции. Русские рестораны и кабаре стали одной из характерных черт Парижа тех лет, от 1922−23 гг. до середины 30-х годов. Были и совсем скромные, куда ходили люди, которым негде было готовить, одинокие, часто жившие в самых дешевеньких и подчас подозрительных отельчиках; впрочем, если «заводилась деньга», то и в этих ресторанах можно было кутнуть, закусить с графином водки, и уж обязательно появлялась музыка — бывало, что тренькал на гитаре сам хозяин, а кто-нибудь подпевал, и часто такой кутеж кончался слезами: «Эх! Россия, Россиюшка!»

Но были и роскошные, чрезвычайно дорогие кабаре, с джазом, певицами, красивыми дамами для танцев, обязательным шампанским, со жженкой, которую зажигали, потушив в зале огни, или с шествием молодых людей в псевдо-русских костюмах, которые через весь зал торжественно несли на рапирах… шашлыки! Каких тут фокусов не придумывали! Об этом и сейчас еще горько вспомнить».

Русский продуктовый магазин в Париже (1930)

Русский ресторан «Якорь» княгини Варвары Репниной (1930-е)

Лев Любимов, «На чужбине»

«Многие казаки батрачили в самых тяжелых условиях и там и в других местах. Один из них, еще молодой и красивый парень, как-то приехал в Париж, зашел в «Возрождение» и разговорился со мной. Оказалось, что он стал батраком после того, как потерял работу на заводе. Работа была нелегкая, оплата низкая, но местом своим он дорожил, так как ему приглянулась дочь хозяина. Смущаясь и запинаясь, он обратился ко мне с просьбой составить для него по-французски любовное письмо. «Нехорошо там жить, — говорил он мне. — Не то что девушки, коровы и те ни слова не понимают по-русски. Никак с ними не сладишь!» Письмо я написал, причем он настаивал, чтобы такие выражения, как «голуба», «мое золото», были переведены на французский дословно. Вышло, в общем, малопонятно, но достаточно пылко. Через несколько лет я снова встретил его. Он постарел, отяжелел. Однако выглядел еще молодцом, со своими лихо закрученными усами и французской кепкой, по-казацки заломленной набекрень. Сообщил, что женился на дочери фермера; тот вскоре умер, и теперь фермером стал он сам. Но жизнь по-прежнему не удовлетворяла его: не ладил с женой. «Эксплуататорша, — говорил он — точь-в-точь как ее отец. И кого эксплуатирует? Таких же казаков, как я, которых я устроил на работу. Черства, скаредна, каждый сантим помнит и готова сантим за сантимом вытянуть из самой кожи у рабочего человека. Ссоримся часто. Почему? Потому, что я со своими казаками держусь на равной ноге. «Ты ведь хозяин, — говорит, — а они батраки! Скверная жизнь!»

Курсы шоферов, организованные русскими офицерами

Таксист — офицер русской армии

Зинаида Гиппиус, «В Париже успокоения еще нет»

«Но что о молодых, когда из старых многие ли чувствуют ответственность, сознают свои ошибки в прошлом? Для этого, впрочем, необходимо быть не совсем старым, сохранять какой-то запас юности, доверчивой доброты к жизни и людям, молодой легкости в движении. Мне уже довелось отметить, что такой «виноватый» человек, как А. Керенский, вышеназванными запасами обладает; это и делает его «своим» в кругу здешней интеллигентной «молодежи». (Один поэт его недурно знает в прошлом; Керенский произвел его на фронте в офицеры…).

Теперь здесь с бывшим «главковерхом» случаются примечательные истории. Одна из них случилась как раз тогда, когда он шел в наш людный кружок, и тотчас была нам рассказана, с подкупающей открытостью. Шел он по улице с довольно узким тротуаром, просматривая газету на ходу. Навстречу дама, с девочкой лет семи: и остановилась. Остановился и Керенский. «Смотри, «- говорит дама девочке, — и запомни! Это он погубил Россию!».

Нет, со мной лучше было, — прерывает Керенский общий смех и откровенные замечания, что дама-то отчасти и права (у нас принята откровенная правда). — Вхожу я раз в магазин… надо же мне иногда купить что-нибудь. Несколько русских, очень хорошо одетых, глядят и вдруг; «Еще по магазинам ходит! Он! Еще по магазинам! Еще покупает!».

Но, в самом деле, должен же я иногда покупать, — прибавляет Керенский, как бы оправдываясь. — Не воровать же мне!

Мы смеялись, утешали носителя такой «славы», но мало соболезновали: есть ведь тут и заслуженное. Он сам это понимает. Если бы не понимал — он не был бы «своим» среди вот этой интеллигентной эмигрантской «молодежи», — вообще не был бы среди них. И ничего бы не понимал из того, что они худо ли, хорошо ли, а понимают. Ему было бы чуждо — или враждебно — архиновое, молодое течение материализма, столь заметное и среди молодежи французской, как упоминалось выше».

Журнал Иллюстрированная Россия издавался в Париже в 1924 — 1939 гг.

Иллюстрированная Россия также проводила ежегодный конкурс красоты

Манекенщица Мария Павлова (1932)

Княжна Натали Полей, внучка Александра II (1937)

Иван Бунин. Дневники

«Ничего не записывал с отъезда в Париж в мае. Приехал туда в одиннадцатом часу вечера 9-го (выехал 8-го, ночевал в Марселе, из М. утром). Вера была в Париже уже с месяц, встретила меня на Лионск. вокзале. Когда ехали с вокзала на квартиру, меня поразило то, что по всему черному небу непрестанно ходили перекрещивающиеся полосы прожекторов — «что-то будет!» подумал я. И точно: утром Вера ушла на базар, когда я еще спал, и вернулась домой с «Paris-Midi»: немцы ворвались ночью в Люксембург, Голландию и Бельгию. Отсюда и пошло, покатилось…»

Как известно, крах Российской империи, революция и появление Советского государства повлекли за собой две волны масштабной эмиграции. Первый раз русские аристократы и представители интеллигенции бежали за границу, спасаясь от смертоносного для них режима, прямо во время того, как в России разворачивались кровавые события государственного переворота. Вторая волна эмиграции, уже не столь большая, состоялась в 30-е годы 20 века. Те, кто по каким-либо причинам не успел оставить свой дом с основной массой бежавших больше 10 лет назад, вырывались из тисков и ловушек обновленной родины и стремились в неродные, но довольно знакомые края, в и Францию . Здесь их, конечно же, не ждала та же устроенная, богатая и размеренная жизнь, что они вели при императоре. Они лишились своего положения в обществе, имущества и привилегий, лишились всего, к чему привыкли с рождения. Но все же это была жизнь! И представители самых знатных родов вели ее с достоинством, что бы им ни приходилось делать для того, чтобы хоть как-то обеспечивать себя и свою семью.

Русские аристократы, проживающие в небольшом доме в пригороде Парижа, сидят за столом и слушают радио. Франция, 1931 год.

Княгиня Мария Ивановна Путятина, сидящая на лавочке со старыми подругами. Франция, 1931 год.

Бывший ректор Технического университета в Санкт-Петербурге Йохан фон Греков, изготавливающий в эмиграции гробы.

Владимир Романович Кнорринг - генерал-лейтенант из дворян Эстляндской губернии, барон.

Павел Александрович Офросимов - бывший генерал-майор, герой Первой мировой войны, разводящий в эмиграции кур.

Бывший губернатор Тульской губернии, живущий на пожертвования баронессы Марии Матавтиной-Маковской.

Князь Борис Владимирович Гагарин, до эмиграции являвшийся председателем Союза Георгиевских кавалеров.

Баронесса Дикова, убивающая время за игрой в пасьянс.

Казачий офицер, работающий в эмиграции кухонным работником.

Русский князь, в эмиграции работающий руководителем прачечной.

Князь, работающий в бельевой комнате.

Православный священник отец Александр.

Казачий полковник, работающий в эмиграции музыкантом в берлинском кафе.

Русский капитан, в прошлом один из крупнейших землевладельцев, чинящий крышу барака.

Бригадный генерал Виктор Петрович.

Бывший командующий 10-м уланским полком, в эмиграции работающий кухонным работником.

Сахно-Устимович из Терского казачьего полка - бывший адъютант царя.

Алекс Авалов, бывший крупный помещик и профессор химии в Санкт-Петербурге, в эмиграции занимающийся производством крепких алкогольных напитков. Германия, Берлин, 1930 годы.

Барон фон Руктешель, до революции 1917 года служивший капитаном гвардейского полка.

Октябрьская революция 1917 года окончательно изменила жизнь представителей русской аристократии. О возвращении в Петроград или Москву больше не могло идти и речи. Выход оставался один - бежать. С собой старались взять самое необходимое и ценное. Фамильные драгоценности зашивали в корсеты, прятали в детских игрушках, горшках с цветами, в воске свечей, чернильницах и даже в собственных прическах. Так, княгине Вере Лобановой-Ростовской удалось увезти в волосах такое количество драгоценностей, что в дальнейшем их хватило на шестидневный аукцион.

Даже покидая родину, аристократки оставались верны своим манерам и привитому с детства вкусу. Тогда часто можно было услышать диалог:
«Ведь большевики наступают, надо бежать.

Что же вы так, нечесаная, и побежите?», —

рассказывает о настроениях в обществе тех времен в своей книге «Красота в изгнании» Александр . Княжны старались купить последние куски ткани, в надежде сшить новое платье, записывались в парикмахерские и на маникюр.

Переехав в Париж, русским красавицам пришлось всерьез задуматься о дальнейшем финансовом благополучии. Но что они могли предложить, кроме свободного владения французским, хороших манер и привитого с детства вкуса? Впрочем, этого оказалось достаточно, чтобы оказаться в центре модной индустрии.

После окончания Первой мировой войны Париж переживал расцвет модного бизнеса. Тогда представители индустрии искали что-то совершенно новое и свежее - послевоенной экзотикой для Франции стали русские дома моды и русские манекенщицы.

Спрос на белую кожу, голубые глаза и темные волосы открыл многим княжнам дорогу на парижском рынке.

Работать манекенщицей в те времена не считалось престижным. Более того, для дамы из высшего общества выставить себя на показ было почти позором. Больших денег профессия не приносила, зато выдвигала достаточно жесткие требования. Ежедневно дома моды устраивали три показа, чтобы у покупательниц была возможность лучше оценить коллекцию. За поведением на рабочем месте манекенщиц пристально следили, а выпить кофе или выкурить сигарету в модельном платье было категорически запрещено. Кстати, за знакомство с мужем клиентки, манекенщицу могли сразу же уволить.

Натали Палей

Натали Палей

Внучка императора Александра II и кузина Натали Палей была вынуждена эмигрировать в Париж в 1919 году. Первые годы она занималась благотворительностью и часто бывала в Биаррице - месте встреч русской аристократии в изгнании.

Затем начались финансовые сложности и перед Натали встал вопрос - найти завидную партию среди русских аристократов или попробовать зарабатывать самой. Палей выбрала второй вариант и стала работать манекенщицей в доме «Итеб». Познакомившись лично с известным кутюрье Люсьеном Лелонгом, Натали перешла работать манекенщицей к нему. Из воспоминаний портнихи дома моды Натальи Бологовской известно, что Лелонг был настолько очарован русской манекенщицей, что даже бросил ради нее супругу.

Брак продлился 10 лет, за это время Натали Палей стала символом не только дома «Лелонг», но и «красоты в изгнании». Француженки старались одеваться как она, говорить как она и даже стремились копировать ее походку. Муж посвящал Натали коллекции одежды и духов, а ее снимки появлялись в ведущих журналах мод.

С 1928 года Натали Палей постоянно снимается для Vogue.

В начале 30-х Натали заинтересовала карьера актрисы. Успех не заставил себя долго ждать, и в 1937 году манекенщица переехала в США.

Мэри Эристова

Мэри Эристова

Мария Эристова родилась в Батуми, но все детство провела в Петербурге — ее отец, князь Шервашидзе, заседал в .

Экзотическую красоту княжны оценили еще на родине — Мария стала часто появляться на светских мероприятиях и украшать обложки модных журналов, например, «Столица и усадьба». Потеряв во время революции отца, княжна решает переехать на Кавказ, откуда спустя два года эмигрирует в Париж.

Здесь хрупкая брюнетка стала олицетворением именно того типа красоты, который был в моде в 20-х годах.

На Мэри быстро обратила внимание и вскоре девушка стала работать в доме . Ее типаж лица и фигура подходили как нельзя лучше к стилю Шанель тех лет, к тому же Коко импонировало, что для нее, провинциалки из Оверни, работают «настоящие русские княгини», пишет в своей книге Васильев.

Гали Баженова

Гали Баженова

Второй звездой Chanel стала Гали Баженова - девушка из старинной кабардинской семьи Хагондоковых (ее отец генерал Хагондоков был командиром 2-й бригады Дикой дивизии). Попасть в Chanel было несложно, в те времена модный дом особенно покровительствовал русским.

Карьера Гали быстро пошла в гору. Фотографии «светской манекенщицы» появлялись на страницах самых популярных изданий тех времен, среди которых были «Фемина» и «Бог». А высокий рост, стройное тело и умение правильно себя подать служили дополнительной рекламой нарядам, которые демонстрировала Баженова.

Проработав пять лет приказчицей в Chanel, Гали решила открыть свой собственный дом моды «Эльмис». Бренд специализировался на вечерних платьях с вышивкой и декоративной отделкой, а также продавал духи . В основном в бутике работали русские эмигранты: приказчицей была знатная петербурженка — греческая княгиня Морузи, а манекенщицами — Шура Делеани и Екатерина Ионина. «Эльмис» просуществовал всего четыре года, после чего карьера Баженовой в индустрии моды завершилась навсегда.

Тея (Екатерина) Бобрикова

Тея (Екатерина) Бобрикова

Крестница Николая II Тея Бобрикова с детства интересовалась модой. Девочка рисовала платья и представляла, как будет их носить. Переехав в Париж, 17-летняя Тея столкнулась с необходимостью самостоятельно зарабатывать деньги. Тогда с поисками работы ей помог дядя (и по совместительству бывший губернатор) .

Начинать свою карьеру Тея планировала с должности приказчицы в Lanvin, но судьба распорядилась иначе. Увидев юную девушку, мадам Ланвен лично предложила ей должность манекенщицы.

«Мне было тогда 17 лет, и я не знала, что это такое. Я думала, что манекен — это чучело, на которое вешают платья. Недалеко от нашего дома в Париже я видела в витрине деревянные манекены и думала, что мне как раз это и предлагают. В «Ланвен» мне сказали, что надо надеть платья в примерочной кабине и показать их на себе. А когда мне сказали, что зарплата у «манекенов» до 2000 франков в месяц, то я сразу решила примерить платье», - цитирует воспоминания Бобриковой в своей книге Александр Васильев.

Семья Теи подобное не одобрила. Мама посчитала профессию неприличной и заперла девушку на ключ. Однако отсутствие денег быстро заставило ее передумать, и Тея вышла на работу.

Тогда в Lanvin работали 24 манекенщицы, четверо из которых были русскими.

Особенно далеко продвинулась Мия - княгиня участвовала в показах подвенечных платьев, которыми обычно заканчивали показ, и часто снималась для рекламы парижских журналов. В 30-е годы в моду вошли блондинки и популярность сестер Оболенских стремительно начала падать.

543

Анна Юрьевна Смирнова-Марли (1917-2006)

АННА МАРЛИ -РУССКАЯ МУЗА ФРАНЦУЗСКОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ

Асия Хайретдинова

Статьи в различных российских журналах:

«Еще одно имя замечательного русского человека, Анны Марли, возвращается на Родину. Возвращается не столько для того, чтобы собрать знаки почитания и любви, сколько для какого-то сводного отчета о талантливости и жизнеспособности нации даже в трагические периоды ее расчленения и неполноты друг без друга», - сказал Валентин Распутин, русский писатель, Лауреат Международной премии Андрея Первозванного «За Веру и Верность», об этой удивительной женщине.

30 января 2004 года большим праздничным концертом завершились XII Международные Рождественские образовательные чтения, в которых Фонд Андрея Первозванного принимал участие. На замечательном концерте, который проходил в Зале Церковных соборов Храма Христа Спасителя, выступили лучшие хоровые коллективы. Среди них был и хор «Пересвет», который исполнил две песни пока еще недостаточно известной у себя на Родине, в России, нашей соотечественницы Анны Смирновой-Марли. Были исполнены всемирно известный «Марш партизан» и новое произведение композитора и поэта Анны Марли - «Гимн Новой России».

Это о ней, нашей соотечественнице, которая никогда не забывает о своей Родине, генерал де Голль сказал: «Своим талантом она создала оружие для Франции».

Анна Смирнова-Марли, певица, поэт, композитор, человек уникальной судьбы, родилась в Петрограде в старинной дворянской семье. Среди предков - Лермонтов и Столыпин, кузен матери - Бердяев. В доме над роялем висел портрет прабабушки, дочери атамана Платова, с надписью его рукой: "Дам в жены мою дочь тому, кто мне доставит Наполеона живым или мертвым". Ребенком ее увезли во Францию. Она выступала как балерина и завоевала титул первой красавицы зарубежной России. Свои песни Анна исполняла под гитару в легендарном кабаре "Шехерезада". Однако настоящая слава пришла к ней во время войны - когда из Лондона на волнах Би-би-си полетела во Францию ее "Песня партизан", чтобы стать гимном Сопротивления. Вступив в армию де Голля, Анна Марли объездила с концертами всю Великобританию, а после победы приняла участие в торжественном концерте в Париже.

Сегодня Анна Марли живет в США, где получила признание как композитор. В июне 2000 г., в день 60-летия обращения генерала де Голля к нации, она посетила Париж по личному приглашению президента Ширака. В присутствии президента и тысяч парижан ее удостоили высших воинских почестей и права зажечь огонь у Могилы Неизвестного Солдата под Триумфальной аркой. Анна Марли, русская француженка Анна Юрьевна Бетулинская, стала второй женщиной, которой доверили эту честь, - первой была английская королева Елизавета. Анна Марли - кавалер Ордена Почетного Легиона.

Асия Хайретдинова, 2004 год

После ареста и гибели отца от рук большевиков мать с двумя маленькими девочками (Анне исполнился один год) переправилась через Финляндию на юг Франции. Семья испытывала острую нужду, как и большинство русских эмигрантов, но многие беды скользили мимо детского сознания, не омрачая природной жизнерадостности девочек. Позже Анна Марли напишет о той поре: "Ривьера в 20-х годах была раем. Дни были наполнены солнцем, ароматом апельсиновых деревьев. Мои идеалы формировались под влиянием книг о Жанне д’Арк, о короле Дагобере, о рыцарях и трубадурах. Жили мы в Русском доме, бывшем госпитале времен Первой мировой войны.

Живая, талантливая девочка искала приложения своей энергии: в студии Юлии Седовой и Матильды Кшесинской постигала язык балета, брала уроки пения в консерватории Ксении Дараган, тайны композиции ей раскрывал Сергей Прокофьев. В ее жизнь входит гитара, с которой Аня уже не расстается и которую она называет "мое всесильное оружие". Анна Марли и ее гитара – всюду желанные гости. Ее сравнивают с Дорой Строевой и Александром Вертинским. Ей заказывали песни Морис Шевалье, Саша Гитри, Луи Потера (с легкой руки последнего и появился звучный псевдоним – Анна Марли).

Светила русской культуры в эмиграции Серж Лифарь, Коровин, Тэффи на конкурсе красоты 1937 года называют Анну Марли русской красавицей... И они были правы. На фотографии мы видим прекрасную женщину с мягкой улыбкой и лучистыми глазами.

Книга Анны Марли "Певец свободы" – живое, откровенное повествование о людях, с которыми она встречалась в разные периоды жизни, о русской эмигрантской среде, о детстве и юности, о перепутьях военной годины, сделавшей ее "трубадуром Освобождения". И как звуковое приложение к книге – песни Анны Марли на кассетах: "Слеза-слезиночка", "Гори, мое сердце, всегда", "Детство", "Не поплакать ни с кем, не забыться", баллада "Крещение Руси", совсем недавний "Гимн новой России" и, конечно же, знаменитый "Марш партизан"...

1940 год, немцы во Франции. Анна Марли оказалась в Лондоне, в центре французского Сопротивления во главе с генералом де Голлем. Судьба привела ее на радиостанцию "Французы говорят французам". На всю оккупированную Францию зазвучали ее марши и песни: "Париж – наш", "Мужество", "Освобождение". Интересна история появления на свет "Марша партизан". Вот как рассказывает о рождении своей самой знаменитой песни Анна Марли:

"На русском фронте идут бои, горят села, храбрецы уходят в леса, к партизанам. В мыслях я с Россией. Как никогда прежде, чувствую себя русской. Мне близка судьба моей далекой Родины. Одним порывом, как крик сердца, рождается мой "Марш партизан". Насвистываю мотив, пою... Перед мысленным взором – все, кто борется за свободу: русские, французы, итальянцы". Эта песня родилась зимним вечером 1942 года в Англии.

От леса до леса дорога идет вдоль обрыва.

А там высоко где-то месяц плывет торопливо,

Пойдем мы туда, куда ворон не летит, зверь не ходит,

Никто, никакая сила нас не покорит, не прогонит...

Анна Марли написала слова марша по-русски, мысленно обращаясь к русским партизанам, и только некоторое время спустя Жозеф Кессель и Морис Дрюон предложили французскую версию текста. На радио Би-би-си песню назвали "Герилья сонг", записали на пластинку и каждый день на восьми языках передавали по радио. Мелодия "Марша партизан" стала позывными французского подпольного радио. Марш запела вся сражающаяся Франция. В те далекие годы эта мужественная песня оставалась неизвестной только тем, для кого она была создана, – русским партизанам.

Пришла долгожданная победа. Анна Марли снова в Париже, она видит свои портреты на обложках журналов, слышит на улицах свои песни. Пришли дни славы. 17 июня 1945 года Анна поет во дворце Шайо на гала-концерте в честь исторического Манифеста генерала де Голля.

"Партер сверкает золотом, блистают ордена на военных мундирах, парижская элита окружает де Голля и его штаб. Хор в 180 человек одет в цвета национального флага. Я с моей гитарой кажусь песчинкой на огромной сцене. Странно: не чувствую ни страха, ни смущения. Сначала поет хор, а потом я под гитару исполняю "Марш партизан", "Гимн Освобождения" и "Марсельезу". Весь зал как один человек встает, все поют Гимн Свободы.

В первом ряду сидят моя мать и няня. Няня – крестьянка из Новгородской губернии. В свое время она бросила все, уехала с нами в эмиграцию...

А потом – торжественная церемония на эспланаде Дома инвалидов. Я пою, сидя на сцене на фоне знамен союзнических армий. Ко мне подходит маршал Монтгомери: "Знаете ли вы, что мои солдаты пели ваши песни в пустыне?" Всех превзошел большим парадным спектаклем громадный кинотеатр "Гомон-Палас": три оркестра, 600 артистов, три кордебалета. Концерт длился всю ночь: цирковые номера, балет, скетчи, пение... 4 часа утра. Конферансье объявляет долгожданную Эдит Пиаф. Она выходит на сцену – худенькая, маленькая, в простеньком платьице. И вдруг зал заполняет могучий голос, он проникает глубоко в душу... Триумф, публика неистовствует! Пиаф кланяется и, слегка сгорбившись, уходит со сцены. Проходя мимо, хлопает меня по плечу:

– Привет, гитара... Теперь твой черед...

Конферансье шутит: "Анна Марли, певец Сопротивления, выдержала четыре годы войны, наверное, выдержит и трудности этой ночи"... Храбро выхожу на сцену. Аплодисменты. На следующее утро в газетах писали: "Своим искренним жанром, четким ритмом Анна Марли еще раз подтвердила свое звание музы Сопротивления".

В послевоенный период Анна Марли много ездила с гастролями по странам Европы, Африки, Америки. В Рио-де-Жанейро встретила своего соотечественника Юрия Александровича Смирнова, главного специалиста металлургической промышленности Чили. Они поженились и прожили в любви 52 года до его недавней кончины.

"Часто мне хотелось с концертами поехать на Родину, но эмигрантское клеймо мне мешало, – написала Анна Юрьевна в одном из писем. – Я же отпрыск белой русской колонии. Ведь вы подумайте: в 1945 году после выступления в честь Победы в царской ложе, куда мы, артисты, пришли поприветствовать генералов-союзников, русский (не помню его имени, но известный, конечно, раз он вошел в Берлин) мне не подал руки. До чего шоры на глазах! Слава Богу, все это позади!"

В свои 82 года Анна Марли полна энергии. Автор свыше 300 песен на пяти языках, поэтического сборника "Мессидор", книги басен, нескольких сценариев – она создала в Буэнос-Айресе музыкальный театр, в США несколько лет руководила детским хором негритят "Марлетки", основала французский салон во Флориде, сейчас завершает вторую книгу своих воспоминаний "Певец Свободы".

"Меня как будто вихрем носили вдохновение и творчество, – писала в своих письмах Анна Юрьевна, – Я в жизни ничего не боялась и шла вперед, правда, принимая на себя часто самое тяжелое. Видно, рыцарская кровь играет. В моей жизненной мозаике много, достаточно, чтобы заполнить жизнь целиком. В данный момент я разбираю архив: фото, письма, документы, газетные вырезки. Все это перебираю и сортирую, остается главное. Вдруг пригодится!".

Анна Марли живет неподалеку от православного монастыря в Джорданвилле. В ее доме часто бывают гости из России. Гостил здесь и писатель Валентин Распутин, написавший в статье о судьбах эмиграции: "Еще одно имя замечательного русского человека, Анны Марли, возвращается на Родину. Возвращается не столько для того, чтобы собрать знаки почитания и любви, сколько для какого-то сводного отчета о талантливости и жизнеспособности нации даже в трагические периоды ее расчленения и неполноты друг без друга".

Недавно в Москве силами творческого клуба "Москвички" и Центральной детской библиотеки на Пречистенке был организован вечер "Возвращение Анны Юрьевны Марли", на котором прозвучали ее стихи и песни. Передачи о жизни и творчестве русской музы французского Сопротивления уже услышали на волнах радиостанции "Маяк" и "Москва и москвичи". Впереди – новые радио- и телепередачи, издание аудиокассет с песнями Анны Марли в исполнении российских певцов, выход в свет в переводе на русский язык ее стихов из сборника "Мессидор".

Анна Марли приглашена почетным гостем в Париж на празднование 60-летия призыва генерала Шарля де Голля продолжать войну против фашистской Германии вопреки предательству Петэна. Анна Марли будет присутствовать на открытии грандиозного Музея Сопротивления, в котором создана экспозиция, посвященная ее освободительным песням.

На своих поздних фотографиях седовласая пополневшая Анна Юрьевна все так же величественно прекрасна и очень похожа на Анну Ахматову. Как-то подруга Анны Юрьевны, наша выдающаяся певица Лина Мкртчян, сказала с горечью: "Две великие Анны подарены миру Петербургом: первая не обрела и памятника в нем, вторая – и памяти". Но если стихи Анны Ахматовой сами стали вечным памятником, то стихи и песни Анны Марли может донести до нас ее замечательный голос:

"Забудут!" – вот чем удивили!

Меня забывали сто раз,

Сто раз я лежала в могиле,

Где, может быть, я и сейчас.

А может, и глохла, и слепла,

В земле истлевала зерном,

Чтоб после, как феникс из пепла,

В эфире восстать голубом...

543

543

543

543

Эмиграция всегда трагедия, но отнюдь не всегда неудача. Брак не всегда любовь и страсть, но непременно – сотрудничество. Думаю, такими словами вполне можно говорить об этих двух людях. Их звали: его – Феликс, а ее – Ирина.

Он - потомок старого рода, ведшего свое начало от ногайских мурз, красавец, выпускник Оксфорда, наследник баснословного состояния; говаривали, что Юсуповы богаче Романовых.

Она – юная ослепительная красавица, принадлежащая к царствующему дому; внучка и любимица вдовствующей императрицы.

Эта пара имела все для ничем неомраченной долгой благополучной жизни.

Потом - революция, крушение привычного мира, утрата всего дорогого им, бегство, эмиграция.

Когда в 1919 году Юсуповы отплывали из Крыма на линкоре «Мальборо», в России у них оставались: 5 дворцов и 14 доходных домов, 30 усадеб и поместий по всей стране, сахарный, мясной и кирпичный заводы, антрацитные рудники и много чего другого.

Все пришлось бросить.

После того, как Феликс за несколько бриллиантов купил паспорта и визы, Юсуповы приобрели дом в Булонском лесу и обосновались в Париже.

Впереди лежала целая жизнь.

Думаю, им было страшно. Может быть, княгиня плакала. Он, наверное, молчал. Что он мог ей сказать??

Во Франции собралось более 300 тысяч русских эмигрантов. Те, кто смог вывести какие-то ценности, как Юсуповы, распродавали их за бесценок, поскольку из-за большого предложения цены сильно упали.

Представители аристократических фамилий едва не голодали. Ведь они практически ничего не умели. В особняке в Булонском лесу княгиня сама стирала и штопала белье. Средств не было. Что им было делать?? Они создали свой Модный Дом.

Франция, столица моды, оказалась наполнена женщинами, разбиравшимися в прекрасном, получившими блестящее образование, знающими, помимо обязательного французского, еще несколько языков, наделенными безупречными манерами. Они с детства одевались в лучших модных домах Европы, понятие «вкус» было для них определяющим; они хотели бы вернуться в мир изящного, где чувствовали себя своими – дизайнерами (в ту пору не было этого слова …), моделями, хотя бы вышивальщицами или швеями.

О них писал парижский журнал «Иллюстрированная Россия» 22 января 1932 года: «И вот в этот город робкой поступью вошла русская эмигрантка: в свое время ее мать и бабушка одевались у Ворта и Пуаре, а эта юная русская женщина только что вырвалась из ада революции и гражданской войны! Еще недавно служила она сестрой милосердия на фронте у Деникина и в английских госпиталях в Константинополе. Она вошла в столицу женской элегантности и постучалась в двери роскошного maison de haute couture. И массивные двери перед ней открылись, и она покорила все сердца...»

Это была авантюра, густо замешанная на отчаянии и гордости. В 1924 году на rue Obligado в Париже, в небольшой квартире русской художницы были созданы первые платья "IrFe" (Ирина/Феликс). В работе над коллекцией принимали участие князь Никита Романов, Мария Воронцова-Дашкова, княгиня Елена Трубецкая. По полу ползали, раскладывая нарисованные на старых обоях эскизы, княжны Оболенские – Саломия и Нина.

Дебют модного дома "ИрФе" состоялся просто и блестяще: Ирина без приглашения привезла своих моделей-аристократок на модный показ в парижском отеле «Ритц» на Вандомской площади.

Они произвели настоящий фурор. К публике вышла и сама княгиня Юсупова, носительница дорогой, тонкой, чуть трагической красоты

Вот она в моделях своего Модного Дома

В популярных журналах появились восторженные отклики: «Оригинальность, рафинированность вкуса, тщательность работы и художественное видение цветов сразу поставили это скромное ателье в ранг больших домов моды».

(княжна Ирина Оболенская в платье дома ИрФе, и современная реконструкция платья)

Взлет модного дома "ИрФе" был стремительным.

Юсуповы открыли еще три филиала: в Туке - популярном курорте в Нормандии, Лондоне и Берлине.

Светские дамы были в восторге. «Клиентки были всех национальностей. Приходили из любопытства и за экзотикой. Одна потребовала чаю из самовара. Другая, американка, захотела видеть «князя», у которого, по слухам, глаза фосфоресцировали, как у хищника» - вспоминал в мемуарах Феликс Юсупов.

(титульный лист каталога модного Дома "ИрФе")

В 1926 "IrFe" первым из русских домов выпустил собственную парфюмерную линию, представленную тремя ароматами: для блондинок, брюнеток и рыжих. Авторами аромата были Феликс и Ирина. Дизайн рекламного постера духов "IrFe", изображавшего флакон прямоугольной формы с граненым черным колпачком, создала принцесса Маргарита Греческая.

Несомненный успех Дома "IrFe" позволил Юсупову развивать новые направления деятельности: был открыт магазин юсуповского фарфора, а сам князь принял участие в оформлении трех парижских ресторанов.

Идеи были новы, вкус - безупречен, яркость - завораживающа, но - успех был бы немыслим без русских манекенщиц. Именно они поразили воображение публики - ничего подобного она доселе не видела. Кстати, не видела и после...

Посмотрите на них вместе со мной, пожалуйста

Это княжна Наталья Палей, дочь великого князя Павла Александровича. История его любви к женщине более низкого сословия, отказа от семьи, бегства и венчания на полустанке заслуживает отдельного рассказа. Скажу лишь, что все трое их детей оказались красивы той светлой красотой, какой бывают наделены дети, зачатые и рожденные в большой любви.

княжна Елена Трубецкая

виконтесса Женя д"Кастэкс - Горленко

Русские модели обладали прекрасным воспитанием, красотой, манерами и - громким титулом, сводившим с ума парижан.

княжна Мэри Эристова, урожденная Шервашидзе

Привычный парижанам образ "салонного манекена" - хорошенькой барышни небольшого ума, достатка и происхождения рассыпался в прах. Гостиные модных домов явили богиню.

Характеры многих - и как следствие, судьбы - могли быть сюжетом романа. Ведущей манекенщицей известного русского Дома моды "Итеб", основанного бывшей фрейлиной Императрицы, была Софья Носович, прославившаяся тем, что с оружием в руках сражалась с большевиками в рядах Белой армии. Была приговорена к расстрелу, но чудом спаслась и попала в Париж. В период гитлеровской оккупации она участвовала в Сопротивлении, ее схватили, пытали и она никого не выдала; позже была награждена орденом Почетного Легиона.

княжна Надежда Щербатова

Профессия манекенщиц в эпоху арт деко была «говорящей». Им приходилось на нескольких иностранных языках рассказывать своим клиенткам о представляемых моделях, особенностях ткани, кроя или отделки. Поэтому русские дворянки, с детства знавшие 2-3 языка, очень ценились.

графиня Граббе, урожденная княжна Белосельская-Белозерская

Шок французов от появления в мире моды русских аристократок можно понять. Профессия "манекена" (так эти девушки назывались) была не престижной и несколько сомнительной. И, кстати, малооплачиваемой. Ателье держали «домашних манекенов», фигура которых подходила для постоянных примерок. Часами они простаивали на столах, пока им равняли подолы, драпировали и закалывали на них муслины, тюли и креп-марокены.

Другой категорией были салонные манекены, cadette du cabine. Это были штатные единицы в модном доме, демонстрировавшие созданные домом модели. Большие дома моды позволяли себе 6-8 «кабинных» манекенщиц, маленькие обходились 2-3 девушками. Дома моды выдавали им по паре шелковых чулок и золотистых парчовых туфель, подходящих ко всем моделям. Над девушками была начальница - шеф кабины, которая следила за опозданиями, фигурой и поведением девушек, а главное - исполнением двух самых важных запретов: пить кофе/курить в модельных платьях и кокетничать с мужьями клиенток.

Приподнятого языка/подиума тогда не существовало, девушки ходили среди посетителей, поэтому средний рост манекенщиц в те годы был 160 см; мода на высоких пришла лишь в конце ХХ века.

Показы проходили в салоне-гостиной каждого дома. Ежедневно проходило по 3 показа и к определенному часу, например, к 11.00, 14.00 и 17.00. Дамы из числа возможных клиенток и покупательниц приходили в свой любимый дом моды, чтобы посмотреть новинки сезона.

Отдельную немногочисленную категорию составляли "светские манекены", в платьях модного дома посещавшие балы, вечера, коктейли, где их фотографировали.

Русские манекенщицы и русские стремителньо стали неотъемлимой частью высокой моды.

Сначала кустарная продукция русских эмигрантов сбывалась через выставки-продажи, которые организовывали западные благотворительные фонды. Позже сбытом занялись активные люди из среды эмигрантов. О моде на русские изделия в Париже начала 20-х годов восторженно писал обозреватель журнала "Искусство и мода" Пьер де Тревьер: "В Париже есть не только русские рестораны. Кроме шоферов такси и учителей танцев, которые уверяют, что были царскими адъютантами, у нас есть нечто другое… все эти русские материи и украшения, созданные с редким искусством, с их притягательным многоцветьем кустарями, которые по странному стечению обстоятельств расположились по всей рю Фобур Сент-Оноре, от площади Бово до рю Руаяль… Я горячо верю, что наша мода попадет под непосредственное влияние этих наивных художников. Не сомневайтесь, туники парижанок скоро озарятся славянским духом или русским настроением."

(великая княгиня Мария Павловна, основательница знаменитого дома вышивки "Китмир". Ателье она назвала именем любимого пекинеса бывшего посла России в США Бахметьева.)

С введением нансеновского паспорта - признанного в 38 государствах документа политического беженца - русские эмигранты получили возможность открывать собственные предприятия. Возникли многочисленные ателье и швейные мастерские русских женщин-эмигранток, рабовших в русском стиле и называвшихся называясь увруарами (артелями).

(кн. Оболенская, кн. Трубецкая и Анненкова в модном доме «ТАО», Париж, 1926 г. ТАО - первые буквы фамилий создательниц предприятия)

Мода на русский стиль распространялась с быстротой лесного пожара. Сапожки, блузы-казак с косой застежкой, шапки, вышивки, головные уборы-кокошники, большой воротник-стойка, названный "боярским" - были хитами 20х годов; изюминками коллекций Коко Шанель.

Они работали не разгибаясь, и не только ради пропитания.

В 1925 на Выставке в Париже продукцию привезли и Советы. «Я узнала, - написала великая княгиня Мария Павловна, создательница модного дома "Китмир", урожденная Романова, - что советские русские будут иметь отдельный павильон на выставке, и приняла решение, что мы тоже должны показать нашу работу широкой публике. Было бы справедливо, чтобы все знали, на что мы, беженки, в большинстве случаев никогда ранее не работавшие, способны в нашем изгнании».

Надо сказать, тогда ей потребовалась вся ее гордость: советская делегация привезла не только набивные ситцы с серпами, молотами и звездами, но и платья Ламановой с пуговицами из хлебного мякиша, которые и получили Гран-при.

Да, творчество великой княгини не осталось незамеченным, "Китмир" получил золотую медаль и почетный диплом участника выставки. Оскорбительно выписанный на имя мсье Китмира.

Всех не перечислишь: законодатель, Дом «Итеб», созданный фрейлиной императрицы Александры Федоровны Бети (название Дома - ее имя наоборот) Буззард, урожденной баронессой Элизабет Гойнинген-Гюне, в первом браке баронессы Врангель; изысканный "Эльмис" кабардинки Эльмисхан Хагондоковой, позже кн. Баженовой, роскошный "Китмир" вел.кн. Романовой и конечно, конечно же "IrFe"

У Юсуповых было много клиентов в США, там же находилась и значительная часть их сбережений. Они потеряли и богатую клиентуру, и свои деньги.

К тому же роскошный аристократический стиль «IrFe» перестал соответствовать развивающемуся обществу. На передний план вышли простые универсальные модели Шанель, а затем и Диора.

В 1929 году скончалась обожаемая бабушка княгини Ирины, вдовствующая императрица Мария Федоровна; на открытом аукционе в Берлине советское правительство распродавало личные вещи Юсуповых, оставшиеся в России.

В 1930 было объявлено о закрытии Дома "IrFe" и филиалов. Только легендарные ароматы еще некоторое время продолжали продаваться.

Средств было так мало, что в конце концов все Юсуповы были захоронены в одной могиле, по мере того, как они постепенно умирали – старая княгиня Зинаида Юсупова, князь Феликс и пережившая всех их Ирина, которая скончалась в феврале 1970 года.

Но мы можем рассматривать старые фотографии, с которых глядят закутанные в меха и роскошные ткани русские эмигрантки, и быть признательными за то, что они сделали. "Ведь аристократия рождается из лучших войнов древности, а древность - времена совсем недавние" (с)

Если и есть на свете муза изгнания, то именно ею навеяны проникновенные строки из Данте, самого знаменитого изгнанника средневековья: «Земную жизнь пройдя до половины я очутился в сумрачном лесу…» Октябрьская революция, положи вшая начало Гражданской братоубийственной войне и «красному террору», завершилась массовым, почти библейским исходом из страны свыше двух миллионов российских граждан. Воистину, гениальное перо Данте не в силах описать страдания людей, ставших жертвами российского Армагеддона ХХ столетия. Как заметил Черчилль, «ни к одной из наций рок не был столь беспощаден, как к России…» По всему свету , в полосе Великого Рассеяния русской эмиграции , послышалась русская речь – от Парижа и Белграда – до Шанхая и Огненной Земли. Практически вся элита страны и многие деятели культуры Серебряного века оказались на чужбине. Уходя в изгнание, уносили они с собой священное чувство любви к Родине. Разрушение генофонда страны в ХХ столетии до сих пор еще мстит ее потомкам…

Cерж Лифарь: Побег в мечту

Прежняя российская жизнь лежала в развалинах. Позади были голод и лишения, ярость и безумие разбушевавшейся толпы, беспредел «красного террора». Надежды на лучшее быстро испарились: милость к падшим была не в духе времени.

Оставалось бежать без оглядки, пока волна насилия не захлестнет беженца…

Оговоримся сразу. Беженец, в отличие от эмигранта, по утверждению профессора Д.Н. Иванцова (см. «Русские беженцы в Югославии в 1921 году» // «Русский экономический сборник» – Вып. 7. – Прага, 1925 – С. 80) вынужден покинуть Родину, спасая свою жизнь, и оказаться там, куда загнала его судьба. Всей душой он рвется назад, рассматривая свое пребывание за границей как преходящий эпизод.

Путь на волю лежал через Одессу и Севастополь, Новороссийск и Владивосток по неспокойному морю, с риском для жизни. Уходили за границу – эстонскую и финскую, польскую и румынскую. На поездах и крышах вагонов, на палубах обледеневших кораблей сбились в кучу монархисты и анархисты, аристократы и нувориши, офицеры и кадеты, негоцианты и чиновники. На родине им места нет.

Все смешалось в обезумевшей от страха толпе беженцев из Совдепии.

Выпускать из страны стали потом, в годы НЭПа. Выпускали не всех…

Киевлянину Сергею Лифарю довелось стать беженцем во имя мечты – мировой славы. Он верил в себя, но его не выпускали…

И пришлось бежать ему, преодолевая невероятные препятствия, чтобы попасть в Париж – к Дягилеву.

16-летним стал он учеником балетной студии Брониславы Нижинской (сестры знаменитого танцора Вацлава Нижинского). В такие годы о балете и мечтать не стоит.

Однако, он мечтал…

Но за мечту пришлось платить.

Со временем, ему вспомнят это на родине. Десятилетия спустя, в мае 1958-го, накануне гастролей Grand Opera в Москве, всемирно известному постановщику балетов откажут в советской визе. Лишь в начале 60-х посетит он Киев, город своего детства: на Байковом кладбище преклонит голову над могилой родителей, постоит у родного очага – одноэтажного домика, затерявшегося во дворах по улице Тарасовской…

В этой истории было все – пограничный городок с Польшей, утонувший в снежных сугробах, тайная явочная хата и жуликоватый проводник за бешеные деньги, наконец, сани с полозьями на скрипящем снегу и… погоня!

«Нас не догонят!» – хотелось выкрикнуть ему в азарте погони своим преследователям, красноармейцам в буденновках, ставших на пути его к мечте.

Погоня лишь раззадоривала Лифаря, в вихре езды он вдруг почувствовал огромную радость обретенной вдруг свободы, утраченной в годы революционной смуты.

Граница близка, а за ней – Париж, Дягилев!

По неокрепшему льду беглец буквально доползает до желанного берега…

Он – в Польше, а на том берегу – красноармейцы, Чека, «коммунистический рай»…

Но и здесь не легче. В польской приграничной полосе царит беспредел: сплошь да рядом воинские патрули хватают беженцев и перепродают их советским пограничникам. Подобным же бизнесом занимались местные старосты и целые банды мужиков польской Волыни. Пойманных грабили дочиста, а затем сдавали смертников-рабов их вчерашним хозяевам. Путь их – на Голгофу Соловецкую, в концлагеря…

Лифарю и его спутнику повезло больше остальных: чудом добрались они до Варшавы. Правда, ограбили их дочиста – вплоть до нательных крестов, а часть пути провели они в вагоне-леднике, и даже – повисели на ледяном ветру в хвосте поезда.

Неласково встретила их польская столица. Тщетно обивали беженцы пороги эмигрантских организаций. В вечном страхе за свою «нелегальность», в мучительных заботах о хлебе насущном и мечтах о венском кофе со сливками проходили дни и недели.

И под новый 1923-й год все изменилось в одночасье. Благая весть из Парижа – письмо от Брониславы Нижинской, от Дягилева – авансы, удостоверения и паспорта.

…Десятки лет спустя вспоминая драматические коллизии своего побега Серж Лифарь, уже признанный мэтр мирового балета, кавалер ордена Почетного легиона и шведского Ордена Ваза, более всего запомнил не обеды «Prix-fixe» в варшавском ресторане «Pod Copernik», а неповторимый вкус и запах венского кофе со сливками в отеле «Бристоль».

«La Vita e Bella!» – говорят итальянцы в таком случае.

Да, жизнь прекрасна…

Изгнанники Великого Рассеяния

Наверное, впервые в истории человечества уходило в изгнание свыше 2 миллионов людей (целая страна – по европейским меркам). По всему свету, в полосе Великого Рассеяния послышалась русская речь – от Парижа и Белграда – до Шанхая и Огненной Земли. Началось формирование Российского Зарубежья с центрами: в Париже – политической жизни, в Берлине – российской заграничной литературы и в Праге – эмигрантской науки и студенчества.

Литературной Меккой русской эмиграции 20-х гг. стал Берлин, «мачеха городов русских» (по язвительному замечанию Владислава Ходасевича), своеобразный перевалок на пути из России на Запад. В России еще разруха, дефицит бумаги и красок, а в Берлине уже к 1924 году действует свыше 80(!) российских издательств. В Берлине – Андрей Белый и «красный граф» Алексей Толстой, Илья Эренбург и Владислав Ходасевич, Борис Шкловский и пролетарский писатель Максим Горький. Они пока не решили, оставаться ли здесь или вернуться домой.

Разлука с Родиной, неуверенность в завтрашнем дне, нерешенность жизненных проблем побуждали беженцев искать опору в религии. И в феврале 1921-го в Югославию (тогда – Королевство СХС), город Сремски Карловцы, переехало из Константинополя руководство Всезаграничной Русской Церкви во главе с митрополитом Антонием.

На состоявшемся там осенью 1921 года церковном Соборе, провозгласившем Русскую православную церковь за рубежом, не признавались ни советская власть, ни московский патриарх. Своим указом Тихон осудил решения Собора и временно передал его полномочия митрополиту Евлогию, представителю Русской церкви в Западной Европе. В Сремски Карловцах пели осанну монархии, время которой истекло, а в Париже отец Сергий (Булгаков) создавал Богословский институт (Академию – в будущем), мечтая о грядущем объединении всех христианских церквей. Церковный раскол усугубился борьбой между «антонианцами» и «евлогианцами» и привел в середине 20-х к фактической изоляции церковной власти митрополита Антония.

Из Белой гвардии создавался Русский общевоинский союз (РОВС): под ружье, по оценкам барона Врангеля, становилась почти 70-тысячная армия. Планировалась и диверсионная деятельность, главным идеологом и вдохновителем которой стал генерал Кутепов, ставший преемником Врангеля в 1928 году.

Уходя в изгнание английские пуритане уносили с собой Библию, Гегель – «Феноменологию духа», а наши земляки – священное чувство любви к Родине, ее духовной культуре. Среди многочисленных общественно-политических эмигрантских объединений, действующих в Югославии, видное место занимала Русская Матица, вокруг которой объединились наши соотечественники для национально-культурной работы. Идея создания Русской Матицы опиралась на столетний опыт славянских матиц – Польской, Сербской и Чешской. Уже в апреле 1924 года в Любляне (Словения) действовал филиал Русской Матицы, основанной А.Д. Билимовичем, профессором Киевского, а в эмиграции – Люблянского университета. Со временем ее филиалы открылись по всей территории Югославии – Загребе, Мариборе и Нови-Саде. С ноября 1927-го по 1941-й отделение Русской Матицы там бессменно возглавлял Дмитрий Скрынченко (см. Арсеньев А.Б. «У излучины Дуная: Очерки жизни и деятельности русских в Новом Саду» – М., 1999).

Париж, зеркало русской эмиграции

Они собирались по «понедельникам», на литературно-музыкальных вечерах в парижском ресторане «Прокоп» – весь цвет культуры Серебряного века в изгнании. Среди литературных звезд – Бунин и Куприн, Мережковский и Гиппиус, Цветаева и Ходасевич, Вертинский и Шмелев, Ремизов и Тэффи. А рядом – великая плеяда философов: Бердяев и Сергей Булгаков, Федотов и Шестов, Ильин и Зеньковский. И едва ли не весь цвет русской живописи: Бенуа и Шагал, Коровин и Сомов, Судейкин и Фальк. А с ними – звезды «Русских сезонов» Дягилева: Карсавина и Павлова, Лифарь и Спесивцева, и великий актер Михаил Чехов. Венчает эту галерею сам Федор Шаляпин.

Разными путями покидали они Родину…

Иван Бунин и поэт Дон Аминадо в Одессе: приближалась конница Котовского.

Надежда Тэффи – в Новороссийске. Дала она себе зарок не оборачиваться на родные берега. Но – не выдержала: «… как жена Лота, застыла, остолбенела навеки и веки видеть буду, как тихо-тихо уходит от меня моя земля». Александр Вертинский – в Севастополе, в ноябре 1920-го, когда врангелевцы на сопках отбивались от наседавших красных. Николай Бердяев – в Петрограде, на борту «философского» парохода «Obеrbьrgеrmeister Haсkеn», на котором депортировали в Германию цвет философской мысли России в лице таких «особо опасных элементов» (по выражению Ленина), как философы И.А. Ильин и С.Л. Франк, А.А. Кизеветтер и С.Е. Трубецкой. Федор Шаляпин и Александр Бенуа выехали по липовым служебным командировкам.

Из двухмиллионной армии российских беженцев каждый десятый (а может – восьмой) осел во Франции, а в ее столице и парижских предместьях проживало до сорока тысяч наших соотечественников. Париж, позабывший тяготы военной поры, поразил своим беспечным жизнелюбием и сытостью беженцев из России, «почерневших от голода и страха» (по словам Надежды Тэффи). Тысячи кафе и ресторанов, увешанных бананами и омарами, кабаки Монмартра и бесчисленные автомобили на площади Согласия смутили даже Маяковского. Он приехал сюда в ноябре 1922 года с твердой уверенностью, что Европа загнивает и не за горами мировая революция.

Здесь жизнь бьет ключом: рядом с анонсом концерта Шаляпина в театре на Елисейских Полях – сенсационное сообщение о презентации парижского ресторана «Яр», точной копии московского, с участием легендарной Насти Поляковой. Своим звучным контральто «цыганский соловей» как и прежде вгонял парижский зал в транс. Публика валом валит на выставку Натальи Гончаровой и Михаила Ларионова. Кто-то умудрился взять интервью у Нестора Махно: батька жил смирно, на тачанках больше не ездил…

«Мадам, уже падают листья…» – декламирует Александр Вертинский с эстрады кабаре «Казбек». Его сценическая маска Пьеро, как всегда, манерно-безупречна. «На Вертинского» ходят сливки французского общества, короли экрана, титулованные особы – Альфонс Испанский, Густав Шведский и великий князь Борис Владимирович со свитой. С киноэкранов и обложки «Иллюстрированной России» гипнотизирует публику Киса Куприна, красавица-дочь знаменитого писателя. Рекламируют моды русские модели – княгиня Марина Мещерская, Женя Горленко и Таня Маслова, Мисс Европа-1933.

С 1920 года возобновились «Русские сезоны» Дягилева; по-прежнему блистает Карсавина, а рядом с нею новая звезда – Серж Лифарь. Французский зритель, привыкший к декоративному убожеству Grand Opera, приходил в восторг от художественного великолепия декораций Билибина и Бакста, Шухаева и Добужинского, словно стремясь позабыть то страшное десятилетие, когда рушился весь привычный мир.

Элита русской эмиграции селилась в Пасси (Бунин, Мережковский и Гиппиус), центре Парижа, а те, что победнее – на парижских окраинах, где вокруг заводов Рено и Ситроен, вырос в одночасье русский пригород Биянкур, напоминавший московскую фабричную окраину. Кастовость белой эмиграции проявлялась и в посмертной их судьбе. Из Пасси элита эмиграции потихоньку перебиралась на элитное кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, а обитатели Биянкура оставались на местном. Там и упокоился Владислав Ходасевич, замечательный поэт Серебряного века (Биянкур описан Ниной Берберовой в серии рассказов «Биянкурские праздники»).

В апреле 1938-го Париж прощался с Федором Шаляпиным. Отпевали его у стен Grand Opera – подобной чести из иностранцев сподобился лишь он, певец земли русской. У катафалка, утопающего в цветах, пел хор Афонского, а французы плакали как настоящие русские. Литургию транслировали на всю Францию.

В декабре 1986-го в парижский некрополь попросился Серж Лифарь. «Здесь, в Швейцарии, я никого не знаю, – вздохнул он, – а там лежат все мои друзья»

На могильном камне выбили: «Serge Lifar de Kiev». Он и там остался киевлянином!

Ностальгия

«Айда в Булонский лес – березку обнимем!» – слышен клич русского Парижа 20-х. Что? Веселее стало? Вот и переведи русскую душу на французский лад!

Пожалуй, только Надежде Тэффи удалось так верно выразить общее настроение. «Приезжают наши беженцы, …, – рассказывает Тэффи, – отъедаются, успокаиваются, осматриваются, как бы наладить новую жизнь, и вдруг гаснут. Тускнеют глаза, опускаются …руки и вянет душа…, обращенная на восток. … Умерли»…

Чисто русский вопрос «Что делать?» звучит и в устах старого генерала в центре Парижа, (но только на французский лад). Оглядывая величественную площадь Согласия, он все бормочет: «Все это хорошо … очень даже хорошо … но que faire? Фер-то – ке?» (по-русски – «Что делать?»). Эта бессмертная фраза стала названием и главной сюжетной линией литературного шедевра Надежды Тэффи.

Чужбина не стала для них родным домом. Все не верилось, что изгнание надолго, быть может – навсегда. Думал ли кто, что ждать придется 70 с лишним лет? На Родину возвращались немногие: в 30-е гг. – композитор Прокофьев, художник Билибин и Куприн, в 40-е – Александр Вертинский, в 80-е – Ирина Одоевцева и Нина Берберова.

Положение усугублялось еще и неопределенностью правового статуса беженцев, который в 1924 году обернулся эмигрантским. В соответствии с категоризацией Лиги наций все они становились апатридами, то есть людьми без паспорта. Со временем, получат они «карточки» Нансена. Без подданства эмигрант не мог найти постоянную работу – только по контракту. Горек хлеб изгнанника! Чужие на Родине, чужие и здесь.

«Все пережитое… настолько кошмарно по своей жестокой бессмыслице и вместе с тем так грандиозно…» – занес в дневник отец Сергий (Булгаков). Служение Родине видел он на Западе, в стране «…еще сохранившейся христианской культуры…» В эмигрантской литературе – мемуарный бум: за воспоминания засели не только «столпы» белого движения (Деникин и Врангель, Бунин и Шульгин), но и представители иных течений (Павел Скоропадский и Нестор Махно, Василий Зеньковский и митрополит Евлогий).

Дела минувших дней, окутанные дымкой ностальгии…

Выяснение этих извечных вопросов «Кто виноват?» и «Что делать?» завершалось подчас на драматической ноте. Букетом роз хлестала милая дама Керенского по щекам, все приговаривая: «Это за Россию!» Но больше всех вытерпел лидер кадетов П.Н. Милюков. Не простили ему Февральскую революцию 1917-го, развал страны и гибель царя Николая II. Пуля, однако, досталась В.Д. Набокову, отцу писателя Владимира Набокова: он грудью закрыл своего патрона в зале Берлинской консерватории.

Наш земляк на Западе

В тот памятный день 10 ноября 1933-го газеты в Париже вышли с громадными заголовками «Бунин – Нобелевский лауреат». Милюков в «Последних новостях» говорил о моральной победе русской литературы в изгнании, а для каждого на чужбине этот день стал личным праздником. Еще бы! Самый лучший, талантливый – наш земляк…

А в Лондоне – триумф Шаляпина! На международном конкурсе оперных театров 1933-го победила русская опера, далеко опередив миланскую La Scala и берлинскую вагнеровскую труппу. «Король голоса» (так называли великого певца) на всех рекламных транспарантах английской столицы.

В США киевлянин Игорь Сикорский создает свой знаменитый вертолет. На киноплощадках Германии снимается Ольга Чехова, а ее муж Михаил Чехов – в Голливуде, во Франции – Иван Мозжухин. Скитается по свету Александр Вертинский: «И несем в чужие страны / Чувство русское тоски».

Наш земляк работает на Запад: во Франции – на французов, в Германии – на немцев, в США – на американцев. На конвеерах Рено и Ситроена трудятся в поте лица господа офицеры, те самые, кто спасал Париж в 1914-м. Теперь им брошена кость в горло за кровь, пролитую на Восточном фронте. Русским платят неважно, но берут охотно, организуя им бесплатный проезд из Белграда и Константинополя до заводских ворот. Казачество предпочитает крестьянский труд на виноградниках Шампани и Прованса, но лучше всех устроились те, кто попал в Донской казачий хор имени атамана Платова или в группу кубанских джигитов генерала Павличенко. Ими заинтересовался Голливуд.

Куском хлеба попрекают братья-славяне нашего земляка в Югославии: «Проклятый рус, я работаю на тебя!» Между тем, всю систему высшего и среднего образования отсталой страны, где уровень неграмотности достигал 80 %, поднимали наши соотечественники. «Вчера прибыл в Любляну к профессору Ясинскому. Вечером к нему пришли профессор Спекторский и профессор из Субботицы Г.В. Демченко, т.е. собрались – бывший ректор и попечитель Киевского учебного округа, бывший директор Киевских женских курсов и бывший проректор Киевского университета. Три большие культурные силы выбросила Родина-мать во время революции», – с горечью констатировал Дмитрий Скрынченко в своей дневниковой записи от 8 августа 1931 года.

Впрочем, на Западе думали иначе.

Две России живут как бы параллельно и сами по себе. Только 100-летний юбилей Пушкина объединит их ненадолго в тот драматический 1937-й.

Последних лицеистов «добивали» на Соловках. Вина их состоялась лишь в том, что поминали они на встречах 19 октября не только усопшего лицеиста Пушкина, но и царя-мученика Николая II, расстрелянного с семьей в Екатеринбурге. Стоя под дулами палачей, князь Голицын мысленно отправил последнее «прости» миру пушкинской строфой: «Друзья мои, прекрасен наш союз! Он, как душа, неразделим и вечен…»

И впервые за долгие годы вздохнул, наконец, с облегчением: «Устал я от жизни…»

«Замело тебя снегом, Россия»

Жизнь в эмиграции «ломала» многих. Вчерашние атеисты становились истово верующими, убежденные патриоты готовы были смириться с потерей Родины, лишь бы сгинул ненавистный им Советский строй, а самые непримиримые становились вдруг энтузиастами «новой жизни» в СССР.

Очевидно, тут переплелось многое, а главное – тоска по Родине. Этим коварно пользовалось «всевидящее око с Лубянки» – резидентура ОГПУ-НКВД, заполонившая Францию. Наконец, обманутые чекистами люди просто не могли себе представить степени безнравственности тех, кто вербовал их. Одним из обманутых и оказался Сергей Эфрон, муж Марины Цветаевой. Роман их начинался в Коктебеле у Волошина, в мае 1911-го. И не знали они, что жизнь их оборвется тридцать лет спустя. В Гражданскую Эфрон провел три года на передовой и не запятнал себя трусостью, но «сломался» на любви к Родине. В сентябре 1937-го Сергей Эфрон участвовал в ликвидации советского резидента-невозвращенца Игнатия Рейсса. За Эфроном гналась по пятам французская полиция, и доставили его «домой» – на Лубянку. Там он и погиб в октябре 1941-го, через полтора месяца после самоубийства Марины.

«Замело тебя снегом, Россия» – надрывно поет Надежда Плевицкая в парижском кабаке, а зал рыдает, уже сотни раз слушая этот хватающий за душу романс. Господа офицеры утирают слезы, стараясь не думать о том, как бы перехватить несколько франков на оплату своего номера в скверном отеле.

Жизнь певицы поражает фантазию: деревенская девушка, начинала она в «Яре», потом пела вместе с Собиновым, а затем – покорила сердце самого Государя Императора. Рядом с нею некто Ковальский, в прошлом – корниловский офицер. Он давно уже завербован ОГПУ, а в 1930-м завербует и саму певицу вместе с мужем ее, генералом Добровольческой армии Николаем Скоблиным.

Увы, жизнь на широкую ногу требует жертв, когда слава в прошлом.

С годами, эта супружеская пара погремела на всю Европу. Вместе бежали они из Совдепии, обвенчались на Галлиполи, причем посаженным отцом их стал сам генерал Кутепов, глава РОВС, похищенный в конце 20-х чекистами по заданию из Москвы в ходе операции «Трест». В сентябре 1937-го исчез и его преемник, генерал Миллер: он не вернулся в парижскую канцелярию РОВС. Исчез и Скоблин, его ближайший помощник. По одной из версий, его переправили в Испанию, где погиб он вскоре (скорее всего – от пули НКВД). На совести Скоблина и смерть Тухачевского, растрелянного в июле 1937-го (по делу о сотрудничестве с германской разведкой). Мавр сделал свое дело…

На процессе Плевицкой выступал Деникин (Скоблин и его пытался заманить в ловушку). Плевицкая не пережила и 2-х лет каторги: она умерла при невыясненных обстоятельствах. Как видно, судьба распорядилось справедливо.

«Ценой изгнания все оплатить сполна…»

Год 1941-й расколол эмиграцию на два непримиримых лагеря.

Дмитрий Мережковский, выступая по радио в поддержку Гитлера, сравнивал германского фюрера с Жанной д’Арк.

Но были иные. На деле доказали они, что любят Родину, что они потомки тех, кто громил шведов под Полтавой и гнал Наполеона до Парижа.

«Я русская и не хочу изменять своей родине!» – гордо крикнула гестаповцам княгиня Вики Оболенская. Ей, участнице французского Сопротивления, 4 августа 1944 года отрубили фашисты голову в берлинской тюрьме Моабит.

Касавице Вике было всего 33 года…

Мать Мария (в миру – Елизавета Кузьмина-Караваева, а в прошлом – поэтесса Серебряного века), Ариадна Скрябина (дочь известного композитора), 22-летний К.А. Радищев, потомок революционера – все они приняли мученическую смерть.

543

Русский Константинополь

Красота в изгнании. (

Книга историка Катрин Гусефф - это описание того, как русские эмигранты в 1920-е годы основали в Париже «маленькую Россию»

ВКонтакте

Одноклассники

Елена Коваленко

Прибытие русских эмигрантов в Париж, 1917 год. Фото: Alebert Harlingue / Roger Viollet / AFP / East News.

Внучка русских беженцев Катрин Гусефф написала книгу, рассказывающую об истории русской эмиграции во Франции в 1920–1930 годах. Хрестоматийный сюжет в изложении французского историка начинает играть новыми красками. Гусефф показывает историю русской эмиграции не с привычного для русского читателя сюжета изгнания - о тоске по родине говорится как об одном из аспектов духовной жизни беженцев, но не более. Тема книги - человеческие и групповые стратегии выживания и успешной интеграции во французское общество у русских эмигрантов.

Изучение истории экономической и социальной интеграции русских беженцев, которая происходила в первом десятилетии их жизни во Франции, убеждает в необходимости делать четкое различие между теми, кто обосновался в столице и ее окрестностях, и их соотечественниками, оказавшимися в провинции. В отличие от размещения в других промышленных центрах страны, приезд в Париж в абсолютном большинстве случаев не был связан с оформленным заранее, на расстоянии, наймом на работу. Столица сулила такое разнообразие возможных занятий, какое и не снилось ни в одном другом французском городе (особенно когда речь заходила о маргинальных секторах занятости, как, например, искусство, являвшееся призванием многих выходцев из России).

Сосредоточение беженцев в столице стало одной из главных особенностей русской иммиграции, в целом отличавших русских от других иностранцев, которые приехали во Францию в те же годы. Эта концентрация способствовала развитию интенсивной внутриобщинной жизни, охватившей такие сферы, как образование, медицинская помощь, пресса, издательская деятельность, досуг (кафе, рестораны), профессиональное обучение и другое. Столь активная жизнь привела даже к возникновению в Париже - пусть и в весьма ограниченных масштабах - феномена внутриобщинной занятости. О крепких узах солидарности свидетельствовало и существование собственных каналов, кругов знакомств и связей, охватывавших различные виды профессиональной деятельности, например частный извоз (такси). Эмигрантские общественные организации выработали настоящие стратегии, направленные на то, чтобы помочь соотечественникам найти себе место на рынке труда. Это привело к заметной концентрации русских в определенных сферах деятельности.

Обосновавшиеся в Париже беженцы повлияли на формирование во французском общественном мнении представления о русских как об эмиграции элит. Данное представление было унаследовано и историографией, привычно именующей «русским исключением» (l’exception russe) то сосредоточение деятелей искусства, интеллектуалов, представителей политических и социальных элит царской России, которое можно было наблюдать в Париже и окрестностях столицы.

Этот ни на что не похожий мир, сплетенный из множества необычных судеб и историй, упорно противостоит всем попыткам предложить классификацию или использовать методы социологического анализа, основанного на строгих критериях количественных обследований. Интересно, что «исключительный» характер русской иммиграции, сосредоточенной в столице, отразился даже в статистических источниках: они, в частности, зафиксировали среди лиц русского происхождения необычно высокий процент представителей интеллектуальных и свободных профессий. Этот факт заставляет вернуться к вопросу о природе «деклассирования», о котором неоднократно говорили и писали как русские, так и французские современники.

«Фигура белоэмигранта, жертвы удивительного поворота колеса фортуны, была неиссякаемым источником романтического вдохновения для литераторов двадцатых годов». Стоило бы добавить - и для журналистов тех лет: «Дипломированные инженеры служат разнорабочими на заводах; представители интеллектуальных профессий, адвокаты, врачи становятся шоферами такси; княгини работают официантками в ресторанах», - пишет в 1930 году публицист Шарль Ледре (Ledré).

Давно уже стало привычным доминирующее представление о социальном упадке эмигрантских элит. Но как же тогда не удивляться тому, насколько заметное место они занимали в двадцатые годы среди активного населения? Нужно, следовательно, отличать формы деклассирования, связанные с потерей имущества, от континуитета или, при необходимости, переориентации в профессиональной деятельности элит - стратегии, об успехе которой (по крайней мере в первое десятилетие) свидетельствуют судьбы многих литераторов, чиновников, художников и других.

Русский продуктовый магазин в Париже, 1930 год. Фото: Alebert Harlingue / Roger Viollet / AFP / East

Париж - излюбленное место проживания русской эмигрантской элиты - был прежде всего горнилом, через которое прошли тысячи беженцев, нашедших работу на больших заводах пригородов, в мастерских и на фабриках столицы. Перед нами - анонимная масса чернорабочих, чье происхождение определить с точностью почти невозможно (особенно если начало активной жизни беженца совпало с войной). Доподлинно известно одно - многие из них прошли тот же путь, что и тысячи других иностранцев, которые в двадцатые годы стекались во Францию со всех уголков Европы, спасаясь от нищеты и безработицы. Итак, эмиграция элит? Или иммигранты в ряду прочих? В случае русских беженцев эти два диаметрально противоположных видения иностранного присутствия (нередко подразумевающих противопоставление политического изгнания и экономической миграции) соседствуют одно с другим, а порой и тесно переплетены.

Известные нам типажи русских эмигрантов: заводской рабочий или живущий в Париже представитель старой аристократии - отсылают к совершенно разным социальным мирам, которые, однако, оказываются связанными друг с другом внутри Зарубежной России. Чтобы описать эти миры, воссоздать динамику их возникновения и эволюции, интересно будет сопоставить взгляд извне - то есть с позиций французской истории иммиграции - со взглядом изнутри - то есть с видением, унаследованным от той истории русской эмиграции, которая возникла внутри самой диаспоры.

В глазах французов русские представляли собой разнородный мир, порожденный несколькими волнами миграции (та из них, что восходила к дореволюционным временам, оставалась еще весьма заметной в межвоенный период) и представленный на самых разных ступенях общества - от неимущих до зажиточной буржуазии. История, рассказанная самой эмиграцией, выдает присутствие различных связей, которые - вопреки всей ее неоднородности - спаяли изнутри эту национальную общину. Мало-помалу возник весьма своеобразный порядок - с высокой степенью внутренней иерархизации и отчетливым распределением ролей (как реальных, так и символических) между социальными группами. Активная деятельность элит, направленная на поддержку интеграции остальной массы беженцев, представляет собой, вне всякого сомнения, отличительную черту данной истории.

Несмотря на расстояние, которое их разделяет, две эти точки зрения в чем-то совпадают: обе они свидетельствуют, что интеграция русских беженцев носила не спонтанный и хаотический характер, а сопровождалась вмешательством и поддержкой со стороны ряда организаций. Именно воссоздание внутренней структуры эмиграции - в гораздо большей степени, чем констатация тех импровизаций, которые, как нетрудно предположить, она таила, - позволяет пролить новый свет на социальную историю Зарубежной России.

Русская церковь в Париже в день прощания с Марий Федоровной, 27 октября 1928 года. Фото: New York Daily News / Getty Images / Fotobank.ru

Большое количество русских, проживавших в департаменте Сена, - факт, который бросается в глаза. В 1926 году число лиц русского происхождения достигало здесь примерно 45 тысяч (около пяти тысяч из них прошли натурализацию), уступая лишь количеству итальянцев и бельгийцев. Такая концентрация была, несомненно, связана с присутствием довоенной эмиграции: перед началом войны во Франции проживало 35 тысяч выходцев из России, большинство - в Париже (причем 75% из них осело здесь уже давно). В послевоенные годы значение этой волны постепенно нивелируется: дореволюционные эмигранты стареют, и одновременно во Францию прибывают тысячи беженцев, покинувших Россию в период Гражданской войны.

Департамент Сена привлекал многих иностранцев, но удельный вес русских был здесь исключительно большим: они составляли 10% всех иностранцев, проживавших в этом районе, при том что аналогичный показатель в рамках всей Франции не превышал 3%. В то время как новые иммигранты оседали в первую очередь в пригородах, русские селились главным образом в Париже. Такая концентрация в значительной мере способствовала распространению (как среди эмигрантов, так и среди французов) представления о бесчисленном множестве беженцев, хлынувшем во Францию в двадцатые годы.

Надо заметить, то же самое происходило в Берлине и Праге. Столицы всегда притягивали эмигрантов, надеявшихся найти здесь поддержку, установить нужные контакты и связи, и это естественным образом влияло на выбор тех, кто приезжал позже. В Париже очень рано сформировались общинные структуры приема беженцев, что превратило столицу в центр притяжения в период массовых приездов середины двадцатых годов. Создание Русской гимназии (1920 год), Русского народного университета, бюро помощи в трудоустройстве, открытых по инициативе Земгора (не говоря уже о возникновении многочисленных общественных, профессиональных и культурных объединений), сыграло важную роль в том, что привлекательность столицы приобрела объективный характер. Конечно, большое значение могли иметь и более прагматические соображения. Так, в игру вступал экономический фактор: в Париже и области зарплаты рабочих часто были выше, чем в провинции, что, например, объясняет концентрацию русских рабочих в парижской автомобильной промышленности. Нередки случаи, когда, приехав работать по первому контракту на металлургические предприятия Лотарингии или Нормандии, эмигранты очень быстро увольнялись, чтобы перебраться на парижские заводы «Рено».

Целые кварталы и районы столицы превратились в особые, непохожие друг на друга микрокосмы русской иммиграции. В 15-м округе, где число русских было самым большим (4245 человек), эмигранты селились прежде всего в квартале Гренель, неподалеку от автомобилестроительных заводов, расположенных на набережной Жавель и в парижском пригороде Булонь. В этом округе как грибы после дождя выросло множество недорогих русских ресторанов, столовых и кафе, а по соседству расположились эмигрантские организации: филиал Центрального офиса по делам русских беженцев, медицинский диспансер, Русский народный университет. Список можно было бы продолжить, упомянув многочисленные общественные и культурные объединения и ассоциации, также расположившиеся в 15-м округе: Московское землячество, Федерацию русских инженеров, Русское студенческое христианское движение, Союз русских шоферов.

По числу жителей русского происхождения за 15-м округом следовал 18-й. Русские иммигранты, составлявшие здесь около 3,5 тысяч человек, селились в основном в кварталах Гранд-Карьер и Клиньянкур. Среди них мы находим немало «старых» эмигрантов, приехавших во Францию в начале века и сперва осевших в еврейском квартале Плецель. Свидетельством успешного продвижения этих людей по социальной лестнице стало их переселение в более фешенебельные кварталы округа. Маловероятно, чтобы приезд сюда эмигрантов новой волны был связан со славой «русского» квартала Пигаль, с его кабаре и ресторанами, ведь к началу тридцатых годов мода на него была уже почти забыта. На выбор беженцев скорее повлияли расположенные неподалеку мастерские и фабрики пригорода.

В 16-м округе две трети русских (насчитывавших здесь в общей сложности также 3,5 тысячи человек) проживало в престижных кварталах Отёй и Мюэт. Подобное расселение часто связывалось с присутствием знати, сумевшей спасти свое состояние или по крайней мере стремившейся сохранить видимые знаки своего социального положения. Действительно, среди беженцев, несомненно, встречались весьма состоятельные люди, в том числе и те, которые могли позволить себе поселиться в частном особняке на фешенебельных авеню Эйло или Йена. Однако такие случаи все же были исключением.

Сосредоточение русских в 16-м округе могло отчасти объясняться существованием здесь в те годы большого количества семейных пансионов (вроде того, что описан Жозефом Кесселем (Kessel) в романе «Княжеские ночи»), но данная гипотеза нуждается в проверке. Также в округе обосновалось немало эмигрантских благотворительных организаций и обществ взаимопомощи: общежитие медсестер, Общество помощи детям русских беженцев, Центр помощи русским беженцам и др. Кроме того, в этой части Парижа размещались офисы целого ряда французских благотворительных ассоциаций, опиравшихся на поддержку со стороны местной буржуазии. Все это могло повлиять на решение многих беженцев обосноваться именно здесь.

11-й и 4-й округа, насчитывавшие около семи тысяч выходцев из России, были традиционным местом проживания представителей дореволюционной волны иммиграции. Тот факт, что здесь уже находились бывшие беженцы, покинувшие западные районы империи в период погромов, возможно, повлиял на выбор российских евреев, приехавших во Францию в двадцатые годы (следует заметить, что среди эмигрантов, покинувших Россию в годы Гражданской войны, евреев было немного). Около трети выходцев из России, проживавших в 11-м округе, принадлежали к числу ремесленников квартала Рокет (краснодеревщиков и сапожников). Точно так же в 4-м округе в районе Маре (или Плецель на идише) было сосредоточено три четверти всех русских иммигрантов этого округа. Вместе с поляками, армянами, греками и румынами выходцы из России (составлявшие 20% от иностранцев, которые проживали в этой части Парижа) зарабатывали себе на жизнь ремеслом и мелкой торговлей. В других округах, и особенно в 1-м и 2-м (старый центр города), русских было очень мало; исключение составлял лишь 17-й округ, приютивший чуть более заметное число беженцев.

В результате такого компактного расселения соседями оказывались беженцы, занимавшиеся самыми разными видами деятельности. Выделялся только 15-й округ, в котором среди русских иммигрантов в двадцатые годы явно преобладали рабочие автомобильной промышленности. Именно эта категория - отнюдь не самая заметная на фоне всей русской эмиграции и слабо отраженная в воспоминаниях - численно преобладала в эмигрантской среде. Помимо автомобилестроения существовало также несколько других сфер деятельности, которые привлекли значительное число русских иммигрантов: наземный транспорт, текстильная промышленность, производство готового платья, высокая мода, свободные профессии.

Гусефф, К. Русская эмиграция во Франции: социальная история (1920 –1939 годы) - М.: Новое литературное обозрение, 2014.